[assorti-loto]

Название: Солнце
Размер: 2640 слов
Персонажи:Пикник/Кит Кат, фоном Сникерс, Натс, Рафаэлло, Несквик, Милка, Линдт, Азарт и Бабаевский
Жанр: ангст, дезфик
Рейтинг: PG-13
Примечание: смерть персонажей, ALL OF THEM, ну, почти. Пионер!ау
Задание: Пикник, Кит Кат, Пионер!АУ, военные действия, PG-13, слово: крик

Вокруг — выстрелы, нещадно палит солнце, и Кит зажмуривается, пытаясь защитить глаза от стекающего едкого пота. Всего на секунду — не позволяет себе надолго отрываться от поля боя.
В форме жарко; приходится лежать тихо-тихо, не шевелясь, отчаянно цепляться за автомат, чтобы, если что, успеть среагировать.
Практически сразу снова распахнув глаза, Кит отчаянно вглядывается в пустошь перед ними, понимая, что надеяться особо не на что.
Там, впереди, маячат фигуры; их ищут, отчаянно ищут, зная, что где-то неподалеку должен быть отряд. Люди с пулеметами в руках обшаривают каждый куст; еще пятьдесят метров — и, если ничего не случится, все для остатков их отряда, отряда совершенно зеленых еще новобранцев, будет кончено.
Губы трескаются. Страшно. Кит нервно облизывается, незаметно косит глаза по сторонам; их скрывает высокий высохший куст, и там, дальше, чуть глубже, в самой чаще леса, их медик перевязывает раненого командира отряда — ненамного более опытного, чем они все.
Точнее, чем все те, кто еще жив.
Уши режут крики на чужом, жестоком языке; Кит, зажмурившись, тихо, судорожно выдыхает.
Больше всего на свете ему хочется оказаться не здесь — а где-нибудь далеко, подальше от этой глупой, жестокой и ужасной войны.

— Катаев! — раздается громкий окрик над ухом; вышеупомянутый Катаев роняет самокат и оборачивается в прыжке, которому бы фигуристы позавидовали.
— Д-да, Наталья Азартовна, — мямлит он, поднимая взгляд на вожатую.
— Не припоминаю, чтобы позволяла тебе покидать корпус во время тихого часа, еще и с самокатом, — произносит та, глядя на него в упор.
Кит испытывает навязчивое желание провалиться под землю. Вместо этого он, дабы уклониться от тяжелого взгляда вожатой — честное слово, имей товарищ Чернов немного меньше выдержки, и он бы согнулся под этим взглядом! — наклоняется, поднимая упавший самокат, и машинально отряхивает его, с повышенным интересом изучая — нет ли вдруг каких повреждений?
Их нет. Однако Кит продолжает избегать взгляда Натальи Азартовны.
— Катаев, если что, это был вопрос, — сухо замечает она, и Кит сглатывает, мысленно прощаясь с лагерем.
Ну все, вышлют его, а потом еще и родители отчитают...
— Ну... я... — бормочет он, лихорадочно соображая, какую убедительную причину придумать.
Наталья Азартовна ждет. Просто молчит. Но Киту кажется, что на него как минимум свалили целую Великую Китайскую стену да еще подумывают нагрузить сверху Луной — просто так, для надежности. Впрочем, он и сам не прочь провалиться под землю.
Не объяснять же ей, что голод замучил! И что, метнись он незаметно до столовки за хлебом, а потом — за заячьей капустой на полянку за корпусом, никто бы и глазом не повел, так нет, бывали прецеденты — начнет вопить, что не должно советскому мальчику хлеб воровать...
— Никитка! — окликает его парень постарше, и Кит вскидывает голову.
— А ты-то что тут делаешь, Пикалов? Мне казалось, вам еще Андрей Бабаевич пока тоже права не давал гулять во время тихого часа.
— Мы — первый отряд, — важно произносит Колька, вразвалочку подходя к ней и Киту. — У меня задание, нужно Чернову отнести четыре коробки документов. Я так понимаю, вы на Никитку ругаетесь? А наказывать будете?
Кит за спиной вожатой строит ему рожи — что ж ты, ирод, делаешь! Тот едва заметно подмигивает ему в ответ.
— Собиралась, — сухо отвечает Наталья Азартовна.
— Так пускай мне поможет! Как это говорится-то, — Пик задумчиво запрокидывает голову и произносит, переиначивая известную фразу: — Там, где работают, хулиганству места нет!
Наталья Азартовна задумывается. Оборачивается к Киту — тот всем видом выражает отчаяние и раскаяние — нет, только не тяжести! — и она сдается, махнув рукой.
— Но потом, Пикалов, верни мне его в корпус!
— Честное пионерское, Наталь’Зартовна!
Колька машет рукой, разворачивается, и Кит, жмурясь на солнце, бежит за ним, еле слышно, чтобы, не дай бог, вожатая не уловила, говорит другу:
— Спасибо.
— Да не за что, — Тот только улыбается довольно. — Все равно коробки со мной таскать будешь.
— Уж лучше их...
Давясь смехом, мальчишки убегают в сторону бухгалтерии.

Здешнее солнце — не такое, как тогда. Там было прохладно и свежо, как бывает у моря, пока жара еще не наступила; здесь же, даже несмотря на то, что они прячутся в подлеске, солнце беспощадно слепит, мешая Киту вглядываться в фигуры.
Выиграть бы время, может, тогда уйдет хотя бы оставшаяся часть отряда... Эта мысль в нем бьется, скованная железной хваткой инстинкта самосохранения.
Умирать Киту не хочется; ему всего восемнадцать, там, в городе, девчонки, музыка, там — жизнь. Здесь, на этом выжженном солнцем пустыре, в окружающем его лесу, пахнет смертью; и от этого запаха — комок в горле, тошнит, воротит.
Страшно.
В голову снова лезут воспоминания, одно за другим; Кит понимает, что такое «жизнь пролетает перед глазами».

— Не люблю я это имя, — морщится Колька, кидая Киту яблоко.
Большое, спелое. Красное.
— Стащил в соседнем саду. Бабаю не говори, опять начнет нотации читать, — поясняет он.
Кит ладонями сжимает яблоко. Запах от того чудесный; не сразу решаясь приняться за него, Кит крутит его в руках, завороженный, как на глянцевой шкурке играют, пляшут солнечные блики.
Как восковое.
— Ты не любишь, когда тебя Колей называют? — уточняет он, поднимая голову. Его приятель кивает.
— Меня в школе Пикником вообще называют. Потому что Пикалов Николай. Пик и Ник. Но сейчас уже просто Пиком. Давай ты лучше так будешь меня называть? — предлагает он, и Кит слегка заторможенно кивает, наблюдая за тем, как в волосах Пика — таких светлых, золотистых — путается все то же солнце.
— Хорошо...
— Ты сегодня странный какой-то, — удивленно замечает Пик и наклоняется вперед, взъерошивая волосы Кита. Тот уклоняется, разражается смехом, словно просыпаясь:
— Да ладно тебе! — И вгрызается зубами в яблоко. Удивительно сладкое, сочное, золотистое внутри.
— Кстати, а Бабай не страшный совсем, — говорит Пик о своем вожатом. — Вон, Конфеткин в нашем отряде, так на него, как бы Бабай ни ругался, за спиной нахвалиться не может. Конфеткин и то, и это, и на такое мероприятие поспел, и с октябрятами посидел, когда срочная планерка была. А нас он любит, да, ругает, но любит очень. И ругает не всерьез, отбивает каждого напакостившего перед Черновым до последнего — мол, я сам с ними разберусь, не надо. Ну, кроме Конфеткина, но то — сам понимаешь.
— Да на Конфеткина на вашего, я смотрю, товарищ Чернов тоже нахвалиться не может, — фыркает Кит и лезет в карман. Там с обеда спрятана конфета — не ахти, конечно, что, но за яблоко, по его мнению, нужно отплатить.
Вложив ее в руку Пика — горячую, сухую, большую ладонь, стертую мозолями от биты — Кит усмехается, запрокидывая голову.
— Вот я тебе голову на отсечение даю, — Пикник стряхивает с глаз длинную челку — отросла, зараза, за смену. — Я в следующем году хочу в училище пойти военное, а он наверняка сюда вожатым приедет. Его малыши любят.
Кит смотрит на него с завистью.
— Вот же. Тоже хочу в военку, — с досадой заявляет он.
— Даже не думай, — Пик вздыхает. — У тебя мозги светлые, да и ты не детдомовец. Иди лучше в институт, обучись на инженера какого-нибудь. У тебя семья есть.
Кит вздыхает. Его приятель продолжает, откинувшись спиной на скалу, на которой они сидят:
— Сейчас такое дело, Кит, что, коль возможно жить спокойно, без армии, то надо жить. К тому же, ты щуплый очень, да и...
Он аккуратно касается пальцев Кита, сжимающих яблоко, и тот едва не роняет его от неожиданности.
— Ты ж в музыкалке учишься? Ну так и продолжай, если нравится. А там без рук останешься.
Кит смотрит на него долгим задумчивым взглядом; а потом вдруг наклоняется и заговорщическим тоном говорит:
— Смотри, Аленка из вашего отряда идет!
— И чего?
— А ты ей нравишься, вот чего, — нагло заявляет Кит и прыгает со скалы, пока приятель его не догнал. — Расскажи ей, что будешь щеголять в военной форме, вообще в обморок упадет!
— Да не нужно это мне! — возмущается Пик и спрыгивает за ним; серьезность слетает, и вот уже Кит несется от него по лагерю, дразня, а Пик пытается его догнать, шипя и предупреждая, что точно заткнет рот «этому мелкому паршивцу».

— Как же ты был прав, — еле слышно шепчет Кит, закусывая губу. И по поводу рук прав, и того, что нечего ему здесь делать...
Сзади он слышит тихий оклик: «Катаев!» — и оборачивается, краем глаза продолжая наблюдать за пустырем.
— У нас еще минуты три, не больше, — отчаянно шепчет он. — Вы смогли связаться с подкреплением?
— Нам ответил отряд Шишкина; они не успеют так скоро.
— Мы сможем сами прорваться?
— Не уверен.
— Что с сержантом?
— Придется на себе тащить, он в отключке.
— Сколько нас?
— Семеро.
Кит прикусывает губу. Если уйдут в лес, смогут замести за собой следы — продержатся до отрядов Шишкина и Белкина, а вместе будет проще... И ведь все старшие по званию — кто мертв, а кто, как вон их сержант, ранен.
Беря себя в руки, Кит беззвучно сползает с наблюдательного поста.
— Бесшумно и быстро отходите, как сможете, — говорит он, приподнимается, размахивается и целой рукой, выдернув чеку, швыряет гранату в другую сторону подлеска. Раздается взрыв, и Кит сигналит своим отступление.
Быстро, ползком, пока их соперники сосредоточены на месте, где был взрыв, пока пыль, что из-за него поднялась, застилает подлесок, отряд Кита отступает глубже в лес — и там пускается наутек.
Кит бежит последним, сжимая правой автомат, а левую — сломанную часом ранее, кое-как зафиксированную шиной и бинтами — прижимает к груди, постоянно оглядываясь — мало ли за ними последует.
Солнце скрывается за деревьями.

— Ох, и хороши! — довольно цокает языком Зайцев.
Они сидят в гостях у Зайцева; Пик и Скит Радугин крутятся, показывая на себе форму военного училища. Зайцев было с ними набивался, да вот...
— Мне бы тоже, — вздыхает он, разливая ребятам чай, — да вот только тетя Нутелла... В общем, не одобрила. Придется идти ботаником.
— Тебе-то только ботаником и идти, — фыркает сбоку Шишкин.
— А что? — оправдывается под общий хохот Зайцев, любовно притягивая к себе кактус. — Я бы занялся выведением новых растений, здорово же!
— Ну да, с целью усовершенствовать фамильный рецепт варенья, мы так и поняли, — тянет Белкин из-за книги. — Кстати, привет тете, отлично вышло.
— А чего вас вообще в военку-то понесло? — интересуется Конфеткин, потягивая чай, пока горячий. Осеннее солнце заливает комнату, и Кит на диване пытается закрыться от него ладонью.
Скит подмигивает Милке Коровкиной — та, отчаянно смущаясь, опускает глаза и отворачивается к подружке Лине Молодцовой, которая поглаживает ее по плечу — ладно, мол, нечего смущаться.
— Защищать слабых и безобидных! — громогласно сообщает он. Пик прикрывает глаза рукой.
— Ну, где-то так, да, — произносит он.
Кит, прищуриваясь на солнце, что лезет в глаза, поднимает на него глаза. Тот улыбается — легко, спокойно, безмятежно.
— А то что с вами сделать, сплошные творческие личности, — фыркает он, глядя Киту в глаза.
Кит невольно расплывается в широченной улыбке. Впрочем, момент тут же портит Белкин:
— Я бы попросил, — скучающим тоном замечает он. — Вообще-то тут не все — творческие. Электроника, знаете ли, не творчества требует, а знаний.
— Вот да, поддерживаю! — оживляется Зайцев, собирается сказать что-то еще, но его прерывает дружный хохот. Зайцев обиженно отворачивается, а Пик садится рядом с Китом и уверенно приобнимает его за плечо рукой.
— Не боись, музыкант, — фыркает он. — Не пострадаешь.
Остаток вечера они проводят, дружным хором под гитару Кита распевая различные песни — и те, что помнят с лагеря, в том числе.
Когда заходит солнце, они разбредаются по домам.

— Не думаю, что мы долго тут продержимся, — говорит ему один из солдат, и Кит нетерпеливо кивает.
Вот же повезло — в лесу нашлась полузаброшенная землянка, практически незаметная — сам Кит нашел ее совершенно случайно, когда споткнулся, и, чтобы удержать равновесие, уперся рукой в крутой откос холма. Кто же знал, что тут таится дверь?
Если им повезет, тут они просидят достаточно долго, чтобы их нашли и вывели свои. На большее Кит не рассчитывает — даже если одного сержанта и пару ребят смогут забрать, уже хорошо.
— Попробуйте установить связь, передайте наши координаты Шишкину, — требует он, и, пользуясь передышкой, занимается собственной рукой. Тут не до сантиментов — Кит не дурак, прекрасно понимает, что означает подобный перелом — а он не чистый, это ясно, как божий день — для музыканта.
Он больше не сможет играть.
Большее, что он себе позволяет — коротко поджать губы на миг, после этого зубами помогая себе завязывать бинт, обхватывающий шину. Закончив с рукой, он снова перехватывает пулемет и замирает у двери, надеясь, что для противника она окажется столь же незаметной.
Здесь сыро и душно, здесь пахнет гнилью. Кит рукавом стирает с глаз грязь и выступившие от долгого взгляда на солнце до этого слезы.
— Готовьтесь обороняться, — командует он своим. — Живыми мы им даться не можем.
Они коротко кивают — такие же молодые, зеленые пацаны, как он. Они уже насмотрелись, что эти варвары делают с пленными — и знают, что не желают такой смерти.
Если уж смерть, видно на лицах этих молодых тощих парней, так уж лучше в бою.
Кит с ними солидарен.
Не на кого рассчитывать. Их никто не защитит.

— Милке похоронка пришла, — глухо говорит Зайцев.
Шишкин закрывает лицо руками. Белкин молча вытаскивает сигарету и закуривает, смотря куда-то в пол.
Кит прикрывает глаза.
— Как она? — тихо спрашивает он.
— Лина с ней. Занимает работой. Они... В госпитале сейчас. Под опекой Дирола.
Они молчат. Перед глазами — веселое лицо Скита, неунывающего, доброго и отзывчивого парня.
С Милкой они поженились за два месяца до войны.
— Плевать, — говорит вдруг жестко Шишкин. — Натс, я знаю, ты будешь меня отговаривать, но плевать. Через два месяца мне восемнадцать, я иду в военкомат, и...
— Я с тобой, — так же тихо говорит Белкин, не поднимая на него взгляд. Шишкин сжимает его плечо — в знак признательности или поддержки.
Кит ничего не говорит. Сжимает в кармане письмо от Пика — последнее. Два месяца никаких вестей.
Война началась неожиданно для них всех; разумеется, и Пик, и Скит ушли на фронт. Обещали, что будут писать, что вернутся живыми; Милка, хорошенькая и тихая Милка, что всегда старалась за кого-нибудь спрятаться, даже улыбаться чаще стала, все повторяла, что Радугин вернется, и все хорошо будет.
И думать не хотелось, что с ней.
А теперь вот — похоронка. И Пик, от которого ни словечка.
— Конфеткин где?
Они все избегают смотреть друг другу в глаза. Белкин курит, Шишкин меряет шагами комнату. Зайцев бездумно листает страницы книгу.
Кит... Ему страшно, да и все. Смотрит в окно, за которым — все тот же город, но вместе с тем — чужой и почему-то неродной.
Темно и холодно. И сыро.
— Он завтра на фронт уходит. Военврачом.
— К Диролу, значит.
— Да.
— Кто еще?
Они о чем-то говорят втроем, а Кит отупевшим взглядом смотрит на улицу, крутя в руках яблоко, всученное ему кем-то.
Красное. Как восковое. Золотистое внутри.
Сжав в кармане конверт, он, бросив какое-то короткое извинение, вылетает из квартиры в вечернюю осеннюю мглу — и летит прочь.
Ему нет восемнадцати. Ему только шестнадцать. Его не возьмут.
— Не вздумай погибнуть там, ты, защитник, — остервенело шепчет он в эту темноту. — Только дождись, найду и... и...!
Кит отчаянно мотает головой — и, кажется, бежит куда-то.
Скит и Пик.
Проклятая война.

Кит стискивает зубы.
Сломанная рука отчаянно ноет, но это не так отвлекает, как могло бы — адреналин помогает. Крики их соперников становятся все громче, их резкий, варварский язык режет ухо, и все в землянке замирают — только бы не заметили...
По счастью, их связист передал координаты и получил подтверждение; счет идет не на минуты, а на секунды, отряды Шишкина и Белкина совсем близко, и Шишкин, скорее всего, успеет первым, учитывая его-то ураганный стиль налета.
Они практически не дышат. Сломанной рукой Кит сжимает письмо — не от Пика, нет. От его друга из части, сообщившего, что Николай Пикалов был убит. «Героически погиб, защищая Родину...»
Даже не попрощался ведь. Родину он защищал.
Едва сдержав досадный рык, Кит отдает приказ направить на дверь оружие всем, кто на это способен. Ребята исполняют, не сомневаясь.
Шаги и крикливые голоса все ближе. Сердце бьется, как сумасшедшее; Кит выпрямляется, вздергивает голову. Кто-то прощупывает дверь, простукивает… И, когда в нее ударяют, вынося, они открывают огонь на поражение.
Кит практически орет — отчаянно, выплескивая все напряжение; это даже не крик — это рев зверя, загнанного в угол, защищающего последнее, что у него есть; он идет вперед, не прекращая огонь, вырывается из землянки, он сам не вслушивается, что орет. Перед глазами — ершистый, но добрый Пик, свой Пик, в глазах и волосах которого вечно — солнце.
Крик обрывается несколькими пулями. Огонь вокруг не стихает, но жгучая боль где-то слева, между ребрами, не дает издать ни звука; оседая на выжженный мох, чувствуя, как все больше и больше тело прошивает жгучая боль, Кит слышит крики своих ребят — и оползает на спину.
Крики врагов вдруг становятся испуганными, где-то там слышен на фоне смутно узнаваемый голос; но слишком больно, не получается дышать, и его кто-то тормозит, когда враги отступают.
Шишкин дошел, — понимает Кит.
Но занимает его не это.
Занимает его небо — светло-голубое, и воздух — прохладный, ему больше не жарко.
Кит смотрит на пробивающееся сквозь верхушки деревьев солнце.
Светлое, теплое солнце.
Смотрит, пока чья-то знакомая рука не закрывает ему глаза.