[assorti-loto]

Название: В белом мраморе
Размер: мини, 2049 слов
Пейринг/Персонажи: кот!Милки, кот!Рафаэлло.
Категория: джен
Жанр: мистика, ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: раз в году в древнем храме происходит удивительное чудо.
Примечание: арт к фику.
Предупреждение:

спойлер

смерть персонажа.
Задание: Ключ на лотерею: сеттинг - животные!АУ, ключевое слово - храм, жанр - мистика.

Других котов Милки не видел уже совсем давно — наверное, он забрел в самую глушь. Сквозь густо-зеленую листву в полуденной тиши проглядывало странное белое строение, полуразрушенное ветрами и временем. Когда-то — если приглядеться и поразмыслить — это здание, наверное, было древним храмом, языческим или средневековым, но Милки не разбирался в таких тонкостях. Мягко ступая по слою палого листья — оно приятно шуршало под лапами — он приблизился ближе к храму, с опаской наблюдая за ним из-за кустов терновника.
«Ничего там опасного нет», — наконец заключил Милки и очень осторожно, останавливаясь после каждого шага, направился в сторону храма. Вблизи здание казалось еще более величественным и строгим — даже полуразваленная стена не влияла на его святое благородство. Милки казалось страшным остановиться даже у поросших травой ступеней, но что-то вело, неудержимо влекло туда, к белому камню, освещенному солнцем.
И это чувство оказалось сильнее всех страхов.
Внутри было удивительно тихо и пусто. Многочисленные дожди, пролившиеся на каменный пол через полуобвалившийся потолок, не испортили ни узорную плитку, не вымыли странный, неземной дух. Не пострадали даже старые курильницы вдалеке, у алтаря — Милки не знал этих слов, но мог догадываться об их значении — медь даже не позеленела и не повредилась.
А впереди — Милки почти столкнулся взглядом — на беломраморном постаменте сияла отраженным солнечным светом и впитанной святостью статуя кота.
Фигура стояла ровно, взирая на всех вошедших в храм спокойно и мягко, но строго, и Милки почувствовал странное желание склониться перед ней, исповедоваться во всем. Статуя будто подзывала к себе, и противиться этому желанию у Милки не было ни возможности, ни сил.
— К тебе… можно? — еле слышно спросил он, несмело подходя ближе. — То есть… простите… я…
Он запнулся и умолк, злясь на самого себя — ему вовсе не казалось верным нарушать эту многолетнюю тишину. Даже если здесь бродили люди, если здесь завывал пронзительный ветер, если шумел дождь и стучал камнями о камни — для Милки эта тишина была нерушима.
Кот со статуи продолжал смотреть — ровно и прямо, так, что от него взгляда не укрылось бы никакое зло, неверие или жестокость. На груди у него поблескивал красный камень — странно было, что его не вырвали, не продали, не разбили на украшения и не вставили в короны, но, верно, притягательная и божественная красота статуи не позволяла никому нарушить работу древних мастеров.
Милки просидел у алтаря несколько часов — дней, лет? — глядя только в распахнутые глаза идола. Красный камень в груди загадочно переливался на свету, и Милки казалось, что в него заключена душа или сердце, и, что, если вытащить этот камень, то рассыплется все — статуя, храм, весь мир.
Когда заходящее солнце окончательно скрылось за высокими соснами, Милки ожил. Он медленно отошел от алтаря и так же неспешно, не оборачиваясь, направился к выходу. Он рад был бы и остаться здесь на ночь, но не рискнул — лучше он зайдет навестить идола еще раз, завтра, с раннего утра.
А потом еще через день, и еще, еще…
Что-то подсказывало Милки, что расстаться с этим храмом он все равно будет не в силах.

Он и впрямь пришел в храм на следующий день — едва не заплутал по пути, с трудом продрался через густой терновник - и снова, как и в прошлый раз, замер у ступеней в молчаливом восхищении. Там, внутри, не изменилось ничего — те же каменные плиты, та же белоснежная статуя с красным камнем на груди, те же курильницы у подножия постамента.
На этот раз Милки сидел у алтаря почти целый день — не думал ни о пище, ни о воде. Мысли, которые приходили ему в голову, были такими же плавными и неспешными, как тянущийся весенний день, и Милки постепенно казалось, что и сам он — статуя. Черная статуя, замершая перед другой, белой, в молчаливом восхищении. Будто и не нужен ему остальной мир — яркие бабочки, порхающие над цветочными полянами в лесу, хитрые белки, собирающие орехи в своих дуплах, высокие сосны, ласковая трава под лапами. Будто вся его жизнь — прошлая и будущая — сомкнулась здесь, в этом каменном кругу у подножия белого алтаря. Будто и не было ничего другого ценного или значимого для него.
— Наверное, так и есть, — неожиданно для себя решил он, не отрывая взгляда от статуи. — И… мне пора. Я приду завтра, обещаю! Если ты… не против.
Ему, верно, показалось — но статуя будто бы молча кивнула на его слова. Милки почтительно наклонил голову в ответ и, махнув хвостом, выскользнул наружу. Долго засиживаться в храме он не имел права — быть может, даже идол этот нуждается в одиночестве.
«И бывает же такое», — рассеянно подумал Милки, спускаясь вниз, к мягкой траве и солнечным цветам. — «Я словно бы и не существовал до встречи с ним… Будто родился заново, или ожил только».
Он еще раз обернулся, глядя на храм, и тут же почувствовал себя невероятно взрослым и сильным — такая духовная мощь вдруг наполнила его.
— Я приду завтра и буду приходить каждый день! — громко пообещал он, глядя на стоящее перед ним строение. — И я защищу тебя от всего, если понадобится!
Тихий свист ветра в разваленных стенах послужил ему ответом.

Милки приходил к старым стенам всю весну и часть лета. Он, верно, не прервался бы никогда, и однажды зимой превратился бы в лед, не в силах сдвинуться с места. Но однажды летом случилось то, чего Милки не ждал и во что не верил — только надеялся в глубине своей души.
Статуя ожила.
Если бы Милки немного разбирался в астрономии, он бы знал, что это был день летнего солнцестояния, но он — хоть и тянулся вечно к волшебным звездным высотам — был далек от этого. Милки только знал, что дни в это время тянутся очень долго, а ночи убегают, как бабочки, если махнуть на них лапой, и этого ему было достаточно. Если бы он мог понять, что таят в себе звезды! Он не понимал их — но любил, и каждой маленькой светящейся точке, которую он мог запомнить и отличить от других, дал свое имя.
В тот день он, как всегда, подошел к храму — теперь он даже спал рядом с ним, не отходя далеко. Все утро он долго стоял перед статуей, как делал это всегда, но в полдень — Милки знал, что в это время солнце поднимается выше всего — все вдруг изменилось. Странный солнечный луч проскользнул сквозь ранее незаметное отверстие в стене и воткнулся в яркий камень в груди у статуи — и Милки мгновенно напрягся, прижимая уши к голове и вытягивая хвост.
«Сейчас что-то произойдет», — со странной смесью возбуждения, страха и нервного ожидания подумал он. — «Сейчас обязательно что-то случится!»
Он оказался прав.
Луч, преломившись в гранях камня, скользнул вниз, к странным желобкам в мраморе, оттуда — к медным курильницам, и благовония, все еще хранившиеся на дне, вспыхнули. Сладковатый дымок взвился кольцами, окутывая статую, скрывая все за странной кружевно-серой пеленой. И в тот же момент из дыма будто соткалась еще одна фигура, еще одна статуя, только вот… живая?
Белый кот — настоящий, с пушистой кудрявой шерстью и красными глазами — ловко скользнул вниз с постамента, оставляя каменную фигуру в одиночестве.
— Здравствуй, — он произнес это так спокойно, мягко и приветливо, что Милки ни на секунду не усомнился — зла ему кот не причинит. — Я рад, что наконец могу поговорить с тобой. Как тебя зовут?
Его взгляд — точно так же, как у каменной оболочки — проникал в самую душу, переворачивал все внутри, не позволял отстраниться.
— Я… Милки, — он неловко наклонил голову в знак приветствия. — Я.. тоже очень… рад.
«Рад?!» — хотелось завопить ему. — «Я никогда не был так счастлив! Даже если это сон, видение, даже если я попросту умер — это лучший момент в моей жизни!»
— А меня называют Рафаэлло, — кот чуть повел хвостом, склонив голову набок, и направился куда-то в сторону выхода. — Тебе понравилось это место?
— Очень, — робко откликнулся Милки, неуверенно следуя за ним. — А ты… ожил?
Слова мучительно не хотели подбираться, и Милки ощутил себя маленьким, глупым и неразумным. Хотя, наверное, и Рафаэлло он казался таким.
— Раз в год мне… позволено спускаться, — пояснил Рафаэлло после короткой паузы, не оборачиваясь. Он застыл перед ступенями храма, глядя вперед, на раскинувшуюся перед ними поляну и зеленый лес. — К закату мне придется вернуться. А пока — хочешь, поиграем?
Рафаэлло весело фыркнул, повернув к нему голову, и Милки подумал, что это все-таки удивительно — так сочетать в себе божественность и простоту.
— Конечно, хочу, — согласился он уже немного смелее. — Пойдем!
Милки раньше никогда не играл с другими и, наверное, вовсе не знал, как это делать. Но Рафаэлло оказался таким простым и понятным, вовсе не заносчивым или строгим, таким, будто он - обычный кот, а не древнее божество.
Когда солнце начало крениться к закату, Милки понял, что время пришло.
— Прости, — Рафаэлло махнул хвостом и чуть наклонил голову. — Пора. Ты придешь в следующий раз?
— Весь год, — не сомневаясь ни секунды, заверил Милки, следуя за ним и останавливаясь у ступеней. — Обещаю.
— Я буду рад компании, — Рафаэлло посмотрел на него с необычной теплотой и скрылся внутри.
Милки осмелился заглянуть туда спустя пару минут — живого кота внутри не было, но каменная статуя на постаменте — показалось ему или нет? — смотрела добрее.
А за ухом у нее запутался в густой шерсти маленький листок.

Следующего лета Милки терпеливо ждал весь год.
Летом он продолжал заходить, как и раньше, каждый день, в любую погоду. Иногда он засиживался на весь день, наблюдая за игрой пылинок на солнечном свету, иногда — забегал на несколько минут, здоровался с Рафаэлло и снова уходил. Осенью он временами жил в храме, прячась там от дождей и непогоды, зимой — поселился там окончательно, ночуя у подножия постамента. Все это время он ждал — он знал, что срок рано или поздно придет. Иногда, в холодные и студеные ночи, тоска была вовсе невыносима, и он говорил с каменной статуей, рассказывая ей о том, как скучает и как ждет. После этого всегда становилось проще, и, успокоившись, он засыпал, прижимаясь боком к стылому мрамору.
Весну он встречал с облегчением — становилось теплее, день постепенно удлинялся, а значит, ждать оставалось недолго. «Я скоро поговорю с Рафаэлло», — размышлял он каждый раз, когда глядел на каменную фигуру. — «Может быть, он знает способ, как ему избавиться от этого. Может, ему удастся стать обычным. Может, я смогу ему помочь…»
Думать об этом всегда было невыразимо приятно, и, когда нужный день, наконец, пришел — Милки рассчитал его до минуты — у него в голове хранилась тысяча разных планов и идей.
В этот раз все случилось точно так же, как и прежде — луч проскользнул в отверстие в крыше, преломился и поджег благовония в курильницах. Вслед за кудрявым дымком, поднявшимся вверх, со статуи соскочила знакомая фигура, помахивая хвостом.
— Здравствуй, — Рафаэлло ничуть не изменился за это время, а ведь даже Милки немного подрос. — Ты все-таки пришел. Я скучал, Милки.
— Я тоже, — Милки едва ли смог произнести это — горло совсем пересохло от волнения. — Невероятно! Рафаэлло, я… я безумно хочу с тобой поговорить, о многом, я так ждал, я…
— Поговорим, — Рафаэлло успокаивающе коснулся его лапы своей. — Пойдем. Расскажешь мне обо всем.
И впервые за этот год Милки почувствовал себя спокойно и — по-настоящему счастливо.

С момента первой встречи Милки с Рафаэлло прошла дюжина лет. Оживить его было невозможно, Милки понял это сразу — тот не смог бы стать обычным котом никогда, потому что не был им по своей природе. Божественная сущность, заключенная в тесные цепи каменного идола, постепенно сроднилась с этой оболочкой, но никогда бы не рассталась с ней навсегда.
— Если разбить статую, — пояснял тогда Рафаэлло внимательно слушающему Милки, — то мне просто некуда будет вернуться, и я растаю. Лучше оставить ее целой, поверь.
И Милки верил — потому что других путей у него не было. Он верил и ждал новой встречи каждое мгновенье, каждый час, каждый год. Он перестал отходить далеко от храма, он почти превратился в еще одну статую, просиживая часами и днями напротив идола — в эти моменты ему казалось, что Рафаэлло даже может слышать его мысли.
Когда наступило очередное лето, подняться со своего места у Милки уже не было сил.
— Милки? — Рафаэлло спустился на пол, точно такой же, каким был двенадцать лет назад. — Здравствуй. Ты… как ты?
Его голос был полон беспокойства и сочувствия, и Милки понял — он не зря ждал весь год, храня последние силы.
Он дождался.
— Я… вряд ли встану, — Милки поднял голову, глядя на него со спокойной радостью. — Но я рад, что ты… все-таки пришел.
Рафаэлло был уже рядом, касался краем носа его морды, дышал шумно и взволновано, смотрел мягко, сочувственно и… с любовью? Нежностью?
Милки это различал уже едва-едва, еле видел чужие глаза, еле чувствовал чужое дыхание.
Но в следующий миг не осталось и этого.
Боли он не чувствовал. Его глаза закрылись сами собой, так, будто бы он решил прикорнуть в послеобеденном сне; его голова немного опустилась, а лапы обмякли.
И для Милки закончилось все.

…Многими годами спустя, храм нашли, разыскали, затерянный во времени и пространстве. И находка оказалось странной — вместо одного идола, оставленного здесь когда-то древними, статуй было две.
Пушистый белый кот, посверкивающий алым камнем в груди — и еще один, меньше его, молодой, почти юный, со странным шарфом на шее.